Неточные совпадения
"Мудрые мира сего! — восклицает по этому поводу летописец, — прилежно о сем помыслите! и да не смущаются сердца ваши при взгляде
на шелепа и иные орудия, в коих, по высокоумному мнению вашему, якобы
сила и
свет просвещения замыкаются!"
Она чувствовала, что то положение в
свете, которым она пользовалась и которое утром казалось ей столь ничтожным, что это положение дорого ей, что она не будет в
силах променять его
на позорное положение женщины, бросившей мужа и сына и соединившейся с любовником; что, сколько бы она ни старалась, она не будет сильнее самой себя.
— Я очень благодарю вас за ваше доверие, но… — сказал он, с смущением и досадой чувствуя, что то, что он легко и ясно мог решить сам с собою, он не может обсуждать при княгине Тверской, представлявшейся ему олицетворением той грубой
силы, которая должна была руководить его жизнью в глазах
света и мешала ему отдаваться своему чувству любви и прощения. Он остановился, глядя
на княгиню Тверскую.
Известно, что есть много
на свете таких лиц, над отделкою которых натура недолго мудрила, не употребляла никаких мелких инструментов, как-то: напильников, буравчиков и прочего, но просто рубила со своего плеча: хватила топором раз — вышел нос, хватила в другой — вышли губы, большим сверлом ковырнула глаза и, не обскобливши, пустила
на свет, сказавши: «Живет!» Такой же самый крепкий и
на диво стаченный образ был у Собакевича: держал он его более вниз, чем вверх, шеей не ворочал вовсе и в
силу такого неповорота редко глядел
на того, с которым говорил, но всегда или
на угол печки, или
на дверь.
Чичиков открыл рот, с тем чтобы заметить, что Михеева, однако же, давно нет
на свете; но Собакевич вошел, как говорится, в самую
силу речи, откуда взялась рысь и дар слова...
Обнаруживала ли ими болеющая душа скорбную тайну своей болезни, что не успел образоваться и окрепнуть начинавший в нем строиться высокий внутренний человек; что, не испытанный измлада в борьбе с неудачами, не достигнул он до высокого состоянья возвышаться и крепнуть от преград и препятствий; что, растопившись, подобно разогретому металлу, богатый запас великих ощущений не принял последней закалки, и теперь, без упругости, бессильна его воля; что слишком для него рано умер необыкновенный наставник и нет теперь никого во всем
свете, кто бы был в
силах воздвигнуть и поднять шатаемые вечными колебаньями
силы и лишенную упругости немощную волю, — кто бы крикнул живым, пробуждающим голосом, — крикнул душе пробуждающее слово: вперед! — которого жаждет повсюду,
на всех ступенях стоящий, всех сословий, званий и промыслов, русский человек?
И те, которые отправились с кошевым в угон за татарами, и тех уже не было давно: все положили головы, все сгибли — кто положив
на самом бою честную голову, кто от безводья и бесхлебья среди крымских солончаков, кто в плену пропал, не вынесши позора; и самого прежнего кошевого уже давно не было
на свете, и никого из старых товарищей; и уже давно поросла травою когда-то кипевшая козацкая
сила.
— Прощайте, товарищи! — кричал он им сверху. — Вспоминайте меня и будущей же весной прибывайте сюда вновь да хорошенько погуляйте! Что, взяли, чертовы ляхи? Думаете, есть что-нибудь
на свете, чего бы побоялся козак? Постойте же, придет время, будет время, узнаете вы, что такое православная русская вера! Уже и теперь чуют дальние и близкие народы: подымается из Русской земли свой царь, и не будет в мире
силы, которая бы не покорилась ему!..
А уже огонь подымался над костром, захватывал его ноги и разостлался пламенем по дереву… Да разве найдутся
на свете такие огни, муки и такая
сила, которая бы пересилила русскую
силу!
«Довольно! — произнес он решительно и торжественно, — прочь миражи, прочь напускные страхи, прочь привидения!.. Есть жизнь! Разве я сейчас не жил? Не умерла еще моя жизнь вместе с старою старухой! Царство ей небесное и — довольно, матушка, пора
на покой! Царство рассудка и
света теперь и… и воли, и
силы… и посмотрим теперь! Померяемся теперь! — прибавил он заносчиво, как бы обращаясь к какой-то темной
силе и вызывая ее. — А ведь я уже соглашался жить
на аршине пространства!
Счастлив, кто
на чреде трудится знаменитой:
Ему и то уж
силы придаёт,
Что подвигов его свидетель целый
свет.
Но сколь и тот почтен, кто, в низости сокрытый,
За все труды, за весь потерянный покой,
Ни славою, ни почестьми не льстится,
И мыслью оживлён одной:
Что к пользе общей он трудится.
Пастух под тенью спал, надеяся
на псов,
Приметя то, змея из-под кустов
Ползёт к нему, вон высунувши жало;
И Пастуха
на свете бы не стало:
Но сжаляся над ним, Комар, что было
сил,
Сонливца укусил.
Проснувшися, Пастух змею убил;
Но прежде Комара спросонья так хватил,
Что бедного его как не бывало.
— Я Николая Петровича одного
на свете люблю и век любить буду! — проговорила с внезапною
силой Фенечка, между тем как рыданья так и поднимали ее горло, — а что вы видели, так я
на Страшном суде скажу, что вины моей в том нет и не было, и уж лучше мне умереть сейчас, коли меня в таком деле подозревать могут, что я перед моим благодетелем, Николаем Петровичем…
Напевая, Алина ушла, а Клим встал и открыл дверь
на террасу, волна свежести и солнечного
света хлынула в комнату. Мягкий, но иронический тон Туробоева воскресил в нем не однажды испытанное чувство острой неприязни к этому человеку с эспаньолкой, каких никто не носит. Самгин понимал, что не в
силах спорить с ним, но хотел оставить последнее слово за собою. Глядя в окно, он сказал...
«Самгин смотрит
на улицу с чердака и ждет своего дня, копит
силы, а дождется, выйдет
на свет — тут все мы и ахнем!» Только они говорят, что ты очень самолюбив и скрытен.
Он был в недоумении. Эта живость речи, быстрые движения, насмешливое кокетство — все казалось ему неестественно в ней. Сквозь живой тон и резвость он слышал будто усталость, видел напряжение скрыть истощение
сил. Ему хотелось взглянуть ей в лицо, и когда они подошли к концу аллеи, он вывел было ее
на лунный
свет.
— Их держат в потемках, умы питают мертвечиной и вдобавок порют нещадно; вот кто позадорнее из них, да еще из кадет — этих вовсе не питают, а только порют — и падки
на новое, рвутся из всех
сил — из потемок к
свету… Народ молодой, здоровый, свежий, просит воздуха и пищи, а нам таких и надо…
Уходить я собирался без отвращения, без проклятий, но я хотел собственной
силы, и уже настоящей, не зависимой ни от кого из них и в целом мире; а я-то уже чуть было не примирился со всем
на свете!
Затихшее было жестокое чувство оскорбленной гордости поднялось в нем с новой
силой, как только она упомянула о больнице. «Он, человек
света, за которого за счастье сочла бы выдти всякая девушка высшего круга, предложил себя мужем этой женщине, и она не могла подождать и завела шашни с фельдшером», думал он, с ненавистью глядя
на нее.
Солнце любви горит в его сердце, лучи
Света, Просвещения и
Силы текут из очей его и, изливаясь
на людей, сотрясают их сердца ответною любовью.
Женитьба
на ней несмотря
на низкость ее происхождения и, сравнительно с вами, бедность, очень много двинула бы вперед вашу карьеру: она, будучи введена в большой
свет, при ваших денежных средствах, при своей красоте, уме и
силе характера, заняла бы в нем блестящее место; выгоды от этого для всякого мужа понятны.
Это было невозможно… Troppo tardi… [Слишком поздно (ит.).] Оставить ее в минуту, когда у нее, у меня так билось сердце, — это было бы сверх человеческих
сил и очень глупо… Я не пошел — она осталась… Месяц прокладывал свои полосы в другую сторону. Она сидела у окна и горько плакала. Я целовал ее влажные глаза, утирал их прядями косы, упавшей
на бледно-матовое плечо, которое вбирало в себя месячный
свет, терявшийся без отражения в нежно-тусклом отливе.
Оттолкнувши вареник и вытерши губы, кузнец начал размышлять о том, какие чудеса бывают
на свете и до каких мудростей доводит человека нечистая
сила, заметя притом, что один только Пацюк может помочь ему.
При сем слове Левко не мог уже более удержать своего гнева. Подошедши
на три шага к нему, замахнулся он со всей
силы, чтобы дать треуха, от которого незнакомец, несмотря
на свою видимую крепость, не устоял бы, может быть,
на месте; но в это время
свет пал
на лицо его, и Левко остолбенел, увидевши, что перед ним стоял отец его. Невольное покачивание головою и легкий сквозь зубы свист одни только выразили его изумление. В стороне послышался шорох; Ганна поспешно влетела в хату, захлопнув за собою дверь.
Сделай же, Боже, так, чтобы все потомство его не имело
на земле счастья! чтобы последний в роде был такой злодей, какого еще и не бывало
на свете! и от каждого его злодейства чтобы деды и прадеды его не нашли бы покоя в гробах и, терпя муку, неведомую
на свете, подымались бы из могил! А иуда Петро чтобы не в
силах был подняться и оттого терпел бы муку еще горшую; и ел бы, как бешеный, землю, и корчился бы под землею!
До нее как будто спал я, спрятанный в темноте, но явилась она, разбудила, вывела
на свет, связала всё вокруг меня в непрерывную нить, сплела всё в разноцветное кружево и сразу стала
на всю жизнь другом, самым близким сердцу моему, самым понятным и дорогим человеком, — это ее бескорыстная любовь к миру обогатила меня, насытив крепкой
силой для трудной жизни.
Но это уже была не просьба о милостыне и не жалкий вопль, заглушаемый шумом улицы. В ней было все то, что было и прежде, когда под ее влиянием лицо Петра искажалось и он бежал от фортепиано, не в
силах бороться с ее разъедающей болью. Теперь он одолел ее в своей душе и побеждал души этой толпы глубиной и ужасом жизненной правды… Это была тьма
на фоне яркого
света, напоминание о горе среди полноты счастливой жизни…
Вынули вторые рамы, и весна ворвалась в комнату с удвоенной
силой. В залитые
светом окна глядело смеющееся весеннее солнце, качались голые еще ветки буков, вдали чернели нивы, по которым местами лежали белые пятна тающих снегов, местами же пробивалась чуть заметною зеленью молодая трава. Всем дышалось вольнее и лучше,
на всех весна отражалась приливом обновленной и бодрой жизненной
силы.
Знатоки дела определили с полною точностью ее чудодейственную
силу: всякий, кто приходил к иконе в день ее праздника пешком, пользовался «двадцатью днями отпущения», то есть все его беззакония, совершенные в течение двадцати дней, должны были идти
на том
свете насмарку.
И старый солдат все ниже опускал голову. Вот и он сделал свое дело, и он недаром прожил
на свете, ему говорили об этом полные
силы властные звуки, стоявшие в зале, царившие над толпой…………………………….……………………………………………………………………………….
Плод краснее
на той стороне, где больше
света; в нем как будто сосредоточена вся
сила жизни, вся страсть растительной природы.
— Да почти ничего дальше, — продолжал Евгений Павлович, — я только хотел заметить, что от этого дело может прямо перескочить
на право
силы, то есть
на право единичного кулака и личного захотения, как, впрочем, и очень часто кончалось
на свете. Остановился же Прудон
на праве
силы. В американскую войну многие самые передовые либералы объявили себя в пользу плантаторов, в том смысле, что негры суть негры, ниже белого племени, а стало быть, право
силы за белыми…
Конечно, не всякий может похвалиться, что он имел в жизни такого друга, каким была для маркизы Рогнеда Романовна, но маркиза была еще счастливее. Ей казалось, что у нее очень много людей, которые ее нежно любят и готовы за нею
на край
света. Положим, что маркиза в этом случае очень сильно ошибалась, но тем не менее она все-таки была очень счастлива, заблуждаясь таким приятным образом. Это сильно поддерживало ее духовные
силы и давало ей то, что в Москве называется «форсом».
Вот: если ваш мир подобен миру наших далеких предков, так представьте себе, что однажды в океане вы наткнулись
на шестую, седьмую часть
света — какую-нибудь Атлантиду, и там — небывалые города-лабиринты, люди, парящие в воздухе без помощи крыльев, или аэро, камни, подымаемые вверх
силою взгляда, — словом, такое, что вам не могло бы прийти в голову, даже когда вы страдаете сноболезнью.
Мутный
свет прямо падал
на лицо этого человека, и Ромашов узнал левофлангового солдата своей полуроты — Хлебникова. Он шел с обнаженной головой, держа шапку в руке, со взглядом, безжизненно устремленным вперед. Казалось, он двигался под влиянием какой-то чужой, внутренней, таинственной
силы. Он прошел так близко около офицера, что почти коснулся его полой своей шинели. В зрачках его глаз яркими, острыми точками отражался лунный
свет.
Мужик, конечно, не понимает, что бывают же
на свете такие вещи, которые сами себе целью служат, сами собою удовлетворяются; он смотрит
на это с своей материяльной, узенькой, так сказать, навозной точки зрения, он думает, что тут речь идет об его беспорядочных поползновениях, а не о рабочей
силе — ну, и лезет…
Там я ложился в тени
на траве и читал, изредка отрывая глаза от книги, чтобы взглянуть
на лиловатую в тени поверхность реки, начинающую колыхаться от утреннего ветра,
на поле желтеющей ржи
на том берегу,
на светло-красный утренний
свет лучей, ниже и ниже окрашивающий белые стволы берез, которые, прячась одна за другую, уходили от меня в даль чистого леса, и наслаждался сознанием в себе точно такой же свежей, молодой
силы жизни, какой везде кругом меня дышала природа.
Она любила своего мужа более всего
на свете, и муж любил ее, особенно первое время и когда он видел, что она не ему одному нравилась. Единственная цель ее жизни была приобретение любви своего мужа; но она делала, казалось, нарочно все, что только могло быть ему неприятно, и все с целью доказать ему всю
силу своей любви и готовности самопожертвования.
Но громадная
сила — напряженная воля, а сильнее ее
на свете только лишь случай. Как-то вечером, в часы отдыха, юнкера сбились кучкой, человек в десять, между двумя соседними постелями. Левис-оф-Менар рассказывал наизусть содержание какого-то переводного французского романа не то Габорио, не то Понсон дю Террайля. Вяло, без особого внимания подошел туда Александров и стал лениво прислушиваться.
— Вы начальник, вы
сила; я у вас только сбоку буду, секретарем. Мы, знаете, сядем в ладью, веселки кленовые, паруса шелковые,
на корме сидит красна девица,
свет Лизавета Николаевна… или как там у них, черт, поется в этой песне…
Но сие беззаконное действие распавшейся натуры не могло уничтожить вечного закона божественного единства, а должно было токмо вызвать противодействие оного, и во мраке духом злобы порожденного хаоса с новою
силою воссиял
свет божественного Логоса; воспламененный князем века сего великий всемирный пожар залит зиждительными водами Слова, над коими носился дух божий; в течение шести мировых дней весь мрачный и безобразный хаос превращен в светлый и стройный космос; всем тварям положены ненарушимые пределы их бытия и деятельности в числе, мере и весе, в
силу чего ни одна тварь не может вне своего назначения одною волею своею действовать
на другую и вредить ей; дух же беззакония заключен в свою внутреннюю темницу, где он вечно сгорает в огне своей собственной воли и вечно вновь возгорается в ней.
Наконец, однако ж, выбились из
сил. По-видимому, был уж час пятый утра, потому что начинал брезжить
свет, и
на общем фоне серых сумерек стали понемногу выступать силуэты. Перед нами расстилался пруд, за которым темнела какая-то масса.
Тучи набирались, надумывались, тихо развертывались и охватывали кольцом равнину,
на которой зной царил все-таки во всей томительной
силе; а солнце, начавшее склоняться к горизонту, пронизывало косыми лучами всю эту причудливую мглистую панораму, усиливая в ней смену
света и теней, придавая какую-то фантастическую жизнь молчаливому движению в горячем небе…
Притом же, знай, к моей беде,
В его чудесной бороде
Таится
сила роковая,
И, все
на свете презирая, —
Доколе борода цела —
Изменник не страшится зла.
Мы оба тотчас поняли, что она умерла, но, стиснутые испугом, долго смотрели
на нее, не в
силах слова сказать. Наконец Саша стремглав бросился вон из кухни, а я, не зная, что делать, прижался у окна,
на свету. Пришел хозяин, озабоченно присел
на корточки, пощупал лицо кухарки пальцем, сказал...
Термосесов прочел письмо, в котором Борноволоков жаловался своей петербургской кузине Нине
на свое несчастие, что он в Москве случайно попался Термосесову, которого при этом назвал «страшным негодяем и мерзавцем», и просил кузину Нину «работать всеми
силами и связями, чтобы дать этому подлецу хорошее место в Польше или в Петербурге, потому что иначе он, зная все старые глупости, может наделать черт знает какого кавардаку, так как он способен удивить
свет своею подлостью, да и к тому же едва ли не вор, так как всюду, где мы побываем, начинаются пропажи».
Пока Лозинская читала письмо, люди глядели
на нее и говорили между собой, что вот и в такой пустой бумажке какая может быть великая
сила, что человека повезут
на край
света и нигде уже не спросят плату. Ну, разумеется, все понимали при этом, что такая бумажка должна была стоить Осипу Лозинскому немало денег. А это, конечно, значит, что Лозинский ушел в
свет не напрасно и что в
свете можно-таки разыскать свою долю…
Второй способ, несколько менее грубый, состоит в том, чтобы утверждать, что хотя действительно Христос учил подставлять щеку и отдавать кафтан и что это очень высокое нравственное требование, но… что есть
на свете злодеи, и если не усмирять
силой этих злодеев, то погибнет весь мир и погибнут добрые. Довод этот я нашел в первый раз у Иоанна Златоуста и выставляю несправедливость его в книге «В чем моя вера?».
— Так оставь меня! Вот видишь ли, Елена, когда я сделался болен, я не тотчас лишился сознания; я знал, что я
на краю гибели; даже в жару, в бреду я понимал, я смутно чувствовал, что это смерть ко мне идет, я прощался с жизнью, с тобой, со всем, я расставался с надеждой… И вдруг это возрождение, этот
свет после тьмы, ты… ты… возле меня, у меня… твой голос, твое дыхание… Это свыше
сил моих! Я чувствую, что я люблю тебя страстно, я слышу, что ты сама называешь себя моею, я ни за что не отвечаю… Уйди!
Она побежала в свою комнату молиться и просить
света разума свыше, бросилась
на колени перед образом Смоленской божьей матери, некогда чудным знамением озарившей и указавшей ей путь жизни; она молилась долго, плакала горючими слезами и мало-помалу почувствовала какое-то облегчение, какую-то
силу, способность к решимости, хотя не знала еще,
на что она решится, это чувство было уже отрадно ей.